Рубрика: Военное

***

Уже когда был в выздоравливающей команде, сразу после побудки уходил гулять в старый парк. Он там большой был. Вообще, госпиталь напоминал чем-то этакий довоенный пионерский лагерь: одно и двухэтажные корпуса отделений были раскиданы между огромными деревьями, соединялись между собой аккуратными асфальтовыми дорожками. Только не было пионеров. Зато были морг, хирургическое, ортопедическое и другие отделения, и приемный покой, куда по ночам (именно по ночам) приезжали санитарные машины в большом количестве. Привозили раненых и умерших с военного Тузельского аэродрома, где принимались самолёты из Афганистана.

Да, так вот, гулять я выходил не просто для того, чтобы сигаретку выкурить в ожидании завтрака, а с иной целью.

С неделю назад услышал что-то вроде:

— Нетав сад арис кидев ца,
Удзирод лурджи халаси
Сцоред исети рогорц шениа,
Наиареви тцарсули,
Нангреви нарикаласи,
Чагарасавит шемогрчениа.

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
Ушенод сицоцхлец ар минда,
Сад арис схваган ахали варази,
Сад арис чагара мтатцминда! 

Ну, и так далее, певец из меня ещё тот. А пели-то, пели как! Многоголосьем. Грузинским! «Тбилисо»!

Это было потрясающе.

Я познакомился с парнями. Три грузина, солдаты срочной службы, строили что-то. Уж не знаю, как они строили, но пели они постоянно. Конечно, акапелло. Вот пока бетон вымешивали, пели, кирпич носили, тоже пели, делали кладку, снова пели. Только на перекуре, на обеде и, думаю, во время сна не пели. А так пели всегда. Здорово пели. Часто народ собирался послушать их. Песен было очень много. Однако, песню о Тбилиси пели только рано утром. Один раз. Но каждый день, пока находился в госпитале.

***

          Боли не надо бояться. Боль нужно уважать! Тогда возможно почти комфортное существование.

80-й год. Ташкент. 340-й военный госпиталь. Хирургия. 

Хирургию тоже очень уважаю: к исцелению через боль. Боль хирургическая бело-стального цвета. Это я точно знаю. И ещё она мгновенная и безжалостная. Все ее стремления — принести облегчение и выздоровление с одним условием — через боль. И это у неё превосходно получается.

***

Человек привыкает ко всему. И довольно быстро. К войне в том числе.

Колонна идёт по большому кишлаку. БТР уверенно раздвигает бронированными плечами толпу. «Урал» и «шишига» проворно следуют за ним. Глазеем по сторонам.

Серо вокруг. Люди, одежда, дувалы, всё пыльное. Только лютое солнце плавит воздух, горы разноцветных специй на прилавках и яркие фрукты-овощи радуют глаз.

Прямо по курсу взрыв. Фугас сработал. Но гораздо раньше, чем мы подъехали к нему.

Мир наполняется криками, стонами, автоматными очередями. Редкими, но злыми. По нам бьют из мясной лавки.

Колонна не останавливается, даже не замедляет ход. Пара выстрелов из БТР крупным калибром моментально убеждает нападающих в полной бесполезности акции.

Спрыгнули, осмотрели лавку, никого. Что и следовало ожидать. На рынке затеряться легко, тем более, когда вокруг сочувствующие.

Прошло минут десять после взрыва. Убитых и раненых куда-то утащили. Снова мирный говор, споры торговцев с покупателями. Нас словно нет, растворились в жарком мареве.

Сердце тоже утихомирилось. Снова вокруг серость, только пыль более въедлива, взрыв разбросал взвесь специй. Приятно-щекотно в носу и на губах.

Такое послевкусие миновавшей смерти.

***

Лежу на горячей земле. Пыль раскаленная, а не почва. Тень небольшая от нависающего скального обломка. Камень тоже раскалён, но есть иллюзия прохлады, когда порыв ветра возмущает кисельную рыжую плотность воздуха. Наблюдаю за муравьём. Он огромен. С полспички длиной. Таких дома не видел.

Тонкими, длинными, мощными ногами насекомое упирается в песок, оставляя заметные следы, тащит на загривке дохлого каракурта.

— Везёт ему! — тоскливо думаю. — Сейчас домой придёт, там мама с папой, а может и девушка любимая. Или жена… — уже в полудрёме слежу и почти уплываю в сон, на всякий случай нащупываю автомат под правым боком.

— Серый! — вырывает из полусна голос Сани. — Пожри. Скоро выдвигаемся. Вечереет.

Банка тушёнки летит точно на муравья, перерезает его толстым рантом.

— Не хочу быть муравьём! — сбрасываю с себя липкую дурноту. Тянусь за банкой. Действительно, надо пожрать, ночной переход долгий. Да и вообще, мало ли что.

Афганистан. Где-то под Кандагаром. Август 1980 года.

***

Жахнуло тогда аккурат в полпятого утра. Вот только дату подзабыл, то ли 12, то ли 20 августа. В 80-м году в Кандагаре. Склад артвооружения рванул.

По всему огромному аэродрому разлетались осколки и куски бомб, расщепленные и мятые трубки НУРСов и прочих ракет, слипшиеся пачки патронов разных калибров. Несколько МИ-8 факелами горели на стояночных площадках. Странно, что в суматохе успели из эпицентра выкатить МИГи.

Горело и бахало почти до вечера. По слухам, никто не погиб.

Бессонница. Зачем вспомнил об этом?

Дата первичной публикации: Jul 04, 2013 5:24:1 AM

Случайно помог любимому проекту «Военный альбом». Проект представлен ссылкой в «Старых друзьях». Проект действительно уникальный. Ввиду того, что я помешан на истории Великой Отечественной, редко, но я туда заглядываю. У нас на сайте уже была статья с фотографией представленной в этом проекте. Тени прошлого — часть 1.

Читать далее «Тени прошлого. Часть вторая — церковь в посёлке Султан-Салы»

***

Ветер – это всегда тревожно.

И даже чёрт с ними, с песчинками, мелкой пудрой забивающимися под хэбэ, разъедающими плоть вместе с тяжёлым потом.

И даже плевать, что прицельность теряется – с той стороны в тебя тоже труднее угодить.

И даже снежная круговерть в горах, конечно, неприятная, но ветер маскирует, хоть и сбивает с ног, с пути.

В полку ветер – тоска. Чем сильнее ветер, тем больше хочется бросить всё и вернуться домой.

Там ветер другой. С гор, с Кубани, из степи, пахнущей полынью.

***

Вова, хороший парень, добрый, юморной. Выпить любил только. Каждый день готов был не просто, а даже зло. Употреблять в смысле. Где он брал выпивку, никто не знал. Дело-то на службе было. На срочной. Да ещё и в Афганистане.

Не дебоширил, не активничал Вова, просто бродил между палаток, бормотал песню длинную, веселую (наверное), сам же и хохотал над ней.

Патруль его взял. Чужой. Артиллеристы. Не знали они, видимо, о такой милой привычке Вовы — выпить и мирно бродить. Свои-то на него через полтора года и внимания не обращали, а пушкари-зануды обратили.

Прапорщик, старший патруля, отдавая мне тело товарища (за десять банок тушенки) ворчал и головой покачивал почти восхищенно: «У вас все такие борзые? Чуть что — я пожалуюсь Члену Военного Совета!»?