Вверх через кучу камней на склоне, пригибаясь, редкой цепью мы ворвались в густую пелену заградительного дыма. И в тот же момент, прежде чем глаза заслезились, я увидел сквозь дым впереди себя какое-то движение.
Дальше время вдруг замерло, а звуки боя пропали. С каким-то щемящим чувством вижу, как завихряя дым, на уровне моего солнечного сплетения появляется тупоносая пистолетная пуля, будто замирает в воздухе и бьет меня в прикрытую бронежилетом и автоматными магазинами грудь. Сильный удар отбрасывает меня назад, заставляя нелепо взмахнуть руками и выронить автомат. И тут время вновь включается, а в уши врываются звуки выстрелов и крики. Удар второй пули по броннику ловит меня уже в падении. Падаю, ударяясь затылочной частью каски о камни, и кубарем качусь вниз. Перед глазами крутится редкая чахлая трава, камни и – вроде бы – ноги быстро бегущего вслед за мной человека.
Потом вращение прекращается и, перевернувшись в последний раз через голову, задыхаясь, падаю лицом вниз на относительно ровную площадку. Ожесточённо кашляя и отплевываясь от набившейся в рот земли, пытаюсь выбить засевшую в груди тупую тяжесть.
По каске барабанят мелкие камешки. Еще оглушенный падением, приподнимаю голову, и вижу перед собой шикарные тяжелые ботинки из мягкой толстой кожи, на здоровенной каучуковой подошве. В ботинки заправлены широкие белые штаны из плотной материи. Затем один из ботинков отодвигается назад, чуть приподнимается – и тут у меня в голове что-то взрывается, а перед глазами плывут красные круги. Каска смягчает удар, но меня переворачивает с живота на спину, и сквозь багровый туман я вижу на фоне неба обладателя ботинок.
Невысокого роста, смуглый, с темно-карими глазами и широким, почти плоским носом он стоит надо мной и белозубо скалится сквозь пышную, иссяня –черную бороду, На нем белая, длинная рубаха навыпуск с широким матерчатым поясом. Возраст, как у всех на Востоке - хрен разберешь, на вид, - лет сорок. Его темные глаза ловят мой взгляд – и он снова открыто, совсем по мальчишески улыбается. Руки его приходят в движение, и не прекращая улыбаться, он достает откуда-то из складок пояса неприятного вида большой блестящий нож с широким лезвием и загнутым тонким концом. Губы его шевелятся, и до меня долетает звук гортанного, высокого голоса – он что-то спрашивает и при этом все ниже склоняется надо мной, держа лезвие прямо у меня перед глазами.
Глаза успевают зафиксировать просеченные на стали непонятной мне вязью золотые буквы, а тем временем мое тело уже перекручивается, и мой левый ботинок носком бьет его под колено, а правый каблук - в живот.
Ситуация переворачивается – я вскакиваю, а белозубый падает на спину. Однако падает он удивительно мягко, сразу перекатывается на четвереньки и вот он уже на ногах напротив меня. Собранный, пригнувшийся, похожий на сжатую пружину. В перекат, перехватывает нож: теперь его лезвие смотрит вниз. От действительно невысокой и совсем не массивной, но жилистой и гибкой фигуры идет явно ощутимая волна: веет уверенностью, опытом – и желанием драться. Мне же, если честно, в этот момент хочется лишь повернуться к нему спиной и бежать, не чуя враз ослабевших ног, но я в это время тяну дрожащей рукой с плечевой лямки разгрузки свой, кажущийся мне теперь совсем небольшим, по сравнению с лезвием противника, нож.
Он опять щерится сквозь бороду и высоким гортанным голосом кричит что-то. Автоматически встаю в стойку. Левая рука чуть вперед, локоть прикрывает левый бок. Пружиню ногами, правая рука с ножом лезвием вперед на уровне груди, в направлении противника. У меня есть свое преимущество – бронежилетом защищены грудь, живот и спина. Но это же и мой минус – я, и без того более грузный и не такой подвижный, как противник, вдобавок скован еще и бронником, и противник явно понимает это.
Впадаю в свой давний грех, от которого никак не могу избавиться. Даю противнику прозвище – Вражина - и начинаю с ним разговаривать. Комроты говорит, что это неправильно - мешает сосредоточиться на поединке, но я ничего не могу с собой поделать.
На его новый непонятный выкрик отвечаю быстрой матерной скороговоркой. Вражина мягкими шагами начинает обходить меня. Внимательно слежу за ним из-под раскаленной солнцем каски. В какой-то момент до меня начинает доходить смысл его маневра, но уже поздно, и солнце бьет мне в прищуренные от напряжения глаза. Мгновенно пробивает холодный пот. Вижу его кувырок и понимаю, что он уже за моей спиной. Очень неуклюже прыгаю вверх и вбок. Чувствую, как лезвие его ножа рассекает штаны и кожу на икре. Хорошо бы, только кожу… Боль несильная, и я уже стою лицом к нему и все так же неуклюже, но, как оказывается, все же эффективно, делаю обманный финт - и разрезаю рукав его рубахи на предплечье. Царапина. Наверное, такая же, как и у меня. Один-один – отмечаю про себя.
- Вражина! - отчаянно свистя пересохшей глоткой, выдавливаю я....
И тут же чуть не пропускаю великолепный выпад лезвием, направленный мне в шею. Еле успеваю отшатнуться, пропуская его руку с ножом мимо себя. Пытаюсь сделать подножку, но он, цепляя меня носком ботинка за лодыжку , пытается провести подсечку. Еле успеваю отпрыгнуть и он снова оказывается напротив меня. Непрерывно двигаясь и переходя из одной плоскости в другую, перехватывая нож, он нащупывает бреши в моей защите. Движется он легко и красиво, я же топчусь и лишь пытаюсь парировать его выпады, уже не помышляя о нападении. Мой первоначальный порыв уходит, руки и ноги начинают как будто наливаться свинцом. Кроме того, я все еще тяжело дышу после бега вверх по склону, удара пуль и падения. Пот, стекающий из-под тяжелой каски, заливает глаза и ест сожженную солнцем кожу на лбу и скулах. Тянусь левой рукой смахнуть пот – и Вражина тут же делает новый стремительный выпад. Тяжело отскакиваю – и чуть не теряю равновесие, зацепившись краем каблуков за здоровенный камень. Паника, тяжело взорвавшаяся в районе солнечного сплетения, моментально сдавливает сердце и сбивает дыхание. Каким-то чудом восстанавливаю равновесие - и тут же отбиваю его атаку, направленную мне в голову. Я все еще задыхаюсь, сердце колотится – и больше всего в этот момент я надеюсь на то, что кто-нибудь из наших вдруг выскочит из-за гребня холма и снимет его. Короче, я начинаю надеяться на чудо, а не на свои силы и от этого только еще больше паникую.
Он видит это и – похоже – немного расслабляется. Движения становятся более плавными, почти изящными, белозубая улыбка не сходит с лица. Вражина начинает играть со мной как кот с мышью. В этой смене его настроения – мой самый большой шанс. И как только я это понимаю, отчаяние начинает уходить, уступая место надежде. Начинаю свободнее дышать и мне наконец-то удается взглядом вязко уцепиться за движения его клинка, не теряя при этом из виду и все остальное. Мое тело начинает двигаться собранно и как бы само по себе, и теперь я уже в состоянии успешнее отвечать на его выпады. Он, похоже, этого пока не осознает, и что-то во мне уже готово взорваться такой радостью, что впору смеяться. Вражина все еще щерится и играет, и в какой-то момент он, проходя слева и впритирку, оказывается за моей спиной. Я его не вижу, но при этом абсолютно точно знаю, где он – и быстрым движением перенаправив нож лезвием вниз, бью назад . Заслышав удивленный возглас, быстро оборачиваюсь и становлюсь в стойку. Вражина смотрит на меня, зажимая правой рукой с ножом бицепс левой. Белый широкий рукав быстро намокает красным. Он, удивлен и явно, не ожидал такого оборота. Я же от увиденного на какие-то полсекунды расслабляюсь – и это чуть не стоит мне жизни. Еле успеваю уйти от неожиданного выпада, отскакиваю и кричу ему в лицо:
- Вот, сука, что же ты делаешь...
Он взрывается гортанной руганью. Смысла я не понимаю, но догадываюсь, что ничем кроме брани это быть не может. Он бьет ножом, но уже – снизу в пах. Блок левой рукой и мой выпад ему в грудь. Вражина отскакивает в сторону и бьет меня жестким мыском ботинка под коленку. Колено подгибается, я падаю на него и пробую уйти в кувырок. Вскакиваю, но он уже прыгает на меня, и я спиной опрокидываюсь на камни.
Моя правая рука с ножом прижата к острым камням его коленом. Еле успеваю перехватить левой запястье его руки с ножом. Острие ножа смотрит прямо в мой зрачок – и медленно приближается. Хрипя, он смотрит на меня с интересом, не лишая себя удовольствия позлить меня своей улыбкой. Тут он ошибается - я больше смотрю на изогнутый кончик его ножа. Моя рука предательски дрожит от напряжения и захват понемногу слабеет. Вражина наваливается всем туловищем и добавляет левую руку на рукоять с ножом. Блестящий кончик, на котором светится слепящая яркая точка, приближается к моему глазу.
- Сууука... Враааажина... Чем тебя только кормят, сука, что ты такой здоровый?! - мой свистящий, отчаянный шепот еле пробивается сквозь сжатые зубы.
От близости смерти и желания жить с неожиданной для меня самого силой вдруг рву его кисть вбок, вонзаю нож в гальку площадки и со всей силы бью краем каски ему в переносицу. Вражина откидывается, закрывая руками разбитое лицо. Моя правая рука освобождена, и сталь бьет куда-то в черную бороду. Лезвие входит с хрустом – и застревает. Не соображая, что делаю, испуганно разжимаю и отдергиваю руку. Вражина на мгновение замирает, схватившись за рукоять моего ножа и кулем падает назад.
Не вставая, отползаю назад и смотрю на соперника. Меня всего колотит. Вражина, вытянувшись на спине, хрипит и загребает ногами, его рука, сжимаясь и разжимаясь, захватывает и снова выпускает гальку с песком. Идиотская шапка слетела, обнажив бритый, с жесткой щетиной отросших волос череп, и валяется рядом, застряв между камнями. Вместо глаз у Вражины одни белки, смуглое лицо стремительно сереет. Борода слипается от густой темной крови, которая широкой волной рывками вытекает изо рта. Хрип переходит в стон, последний раз – разгибаются ноги в коленях – и Вражина замирает.
Валюсь спиной на горячие камни, втягивая готовыми разорваться легкими горячий воздух. Чуть отдышавшись, переворачиваюсь на живот и становлюсь на четвереньки. Я весь мокрый, форма липнет к телу. Выпрямляюсь, встав на колени и только теперь замечаю боль в груди от удара пуль. Меня снова складывает впополам - тело разрывается от кашля. Откашлявшись, вытираю мокрое лицо – и спиной чувствую какое-то движение сзади на склоне. Разворачиваюсь – и вижу, как ко мне бегом спускаются, тяжело дыша, два бойца из моего взвода. Подойдя, один из них хлопает меня ладонью по верху каски, второй садится рядом и что-то говорит.
Я смотрю, как двигаются его губы. Потом медленно встаю, и, хромая, подхожу к Вражине, из бороды которого торчит рукоять моего ножа. Присаживаюсь рядом и долго не решаюсь выдернуть, потом ухватываюсь за рукоять, сжимаю ее плотнее, чтобы не соскользнула рука и тяну. Нож, чмокнув, нехотя лезет из раны. Вытираю лезвие о полу его белой рубахи. И тут тишина вновь заполняется звуками и до меня доносится голос из-за спины:
- Мы видим, он тебя повалил, а боялись промахнуться, тебя зацепить.
Я окидываю взглядом площадку и ошарашенно спрашиваю:
- А автомат, ребят, вы не видели? Мой автомат…
Бойцы растерянно переглядываются: -Какой автомат сержант? Не было у тебя автомата...
Я все еще не могу выйти из ступора и тупо продолжаю осматривать камни…
Бойцы подходят, и Толик начинает доставать из карманов моей разгрузки пробитые магазины. Я вижу, как на его руки высыпаются серенькие порошинки.
- Счастливый ты, сержант! - говорит Мишка. - У любого другого патроны сдетонировали бы, а у тебя нет.
Мишка подходит к Вражине и поднимает что-то с земли. Это «что-то» вдруг ловит солнце и брызжет нам в глаза солнечными зайчиками.
- Вот так нож! - восхищенно тянет Толик.
Мишка ошарашенно смотрит на тяжелое, полированное лезвие с золотыми арабскими буквами, бережно держа его на весу в двух ладонях. Потом перехватывает за удобную рукоять.
- Сержант, подари! – начинает канючить он.
Я молча забираю нож и осторожно подсовываю себе под ремень. Чужой нож неожиданно ладно и удобно располагается за поясом, как будто всегда здесь и был. Затем машу рукой:
- Пошли!
И мы втроем начинаем быстро спускаться в долину.
Чувства в бою обострены как никогда. За этой фразой невозможно описать пресловутого чувства предвидения (*), данного человеку. Но именно оно иногда спасает и бережет.
           Именно это чувство позволило почувствовать беду впереди, замаскировавшуюся и ждущую нас среди камней. Именно оно, а не грохот выстрелов  пулеметной очереди, позволило кинуться на склон раньше несущейся навстречу смерти.
           Замирая от смертельного ужаса и вспышки: “Все, пронесло!”, слушать щелчки крупнокалиберных пуль, раскалывающих камни, и дрожать всеми поджилками, зажмурив глаза, ощущая секущую тяжесть каменных осколков.
           Смерть просвистела тягучим: «Тиииииу…» рядом, оставляя от себя град осколков оболочек тяжелых пуль, каждая из которых способна перерубить тебя пополам.
          Пулемёт, наконец-то, умолк. Как по команде вскакиваем с уже взведенными гранатами. Бросок, падение, хлопки взрывов впереди. Вскакиваем. Перебежка. Последний прикрывает.
          Снова усиленные стенками ущелья звуки выстрелов навстречу. Опять тягучее: «Тиииииииииу…» навстречу, и вновь обнимаем камни, ждем передышки.
          Серега поворачивает кровоточащее лицо ко мне:
          - Не уймется, гад!
           Меня клинит. В голове сумбур. Какая-то каша из воспоминаний о доме, лиц ребят из моего взвода, страшное желание выжить и смертельное препятствие впереди. Всё это осторчертело.   
           Расстегиваю застежки лифчика и броника, откидываю гранатный карманчик, тяну нож с плечевой лямки, вытаскиваю и снимаю с предохранителя АПС (**)
           Побелевшими губами спрашиваю Серегу:
           - Спорим, я до них добегу?
           Предугадывая его движение ко мне, выбрасываю свое тело непонятным мне импульсом за спасительный валун. Разрывая легкие дыханием бегу, кувыркаюсь, растягиваясь на камнях. Секут пулевые строчки, ближе и ближе, но вот она – граница! Бросок гранаты.  Замираю колотящимся сердцем и внеземным счастьем:
           - Я – жив!  Яаааааааааа…  жииииив!
           Сжимаю следующее округлое тельце с ребрышком посередине, привстаю, бросаю, падаю ничком. После хлопка, в опьянении, вскакиваю, добегаю и ору, посылая во все шевелящееся и стонущее вокруг патрон за патроном очередями:
           - Суууууукииииииииии.......
          Я - жив... Я! Жив! Колочусь сердцем и внутренним мандражом. Твою мать! Кончился магазин! Нового нет. Запасной остался там, за валуном, в жилете.
           - Теперь только нож, суки! Я и нож против вас всех.
           Спокойно! Не думать, что они люди. Я - победитель!
           Прыгаю на опешевшего духа. Ножом по глазам. Душара хватается за голову. Отскакиваю, оборот навстречу, выпад.
            - Ну, кто еще хочет? Ах, ты?! Получай!
            Разрез от брови через губы, удар наотмашь ногой в живот.
            - Мать вашу… да сколько вас еще?!
            Стреляют.
            Уворачиваюсь чудом.
             - Я – победитель! Я! Я – против всех один! Против вас всех…   
             Врываются на позицию Серега и Толик. Все! Вот он, пулемет. Сникшие тела вокруг. Все, конец…
             Меня трясет, бьет крупной дрожью. Бойцы хлопают по моим плечам, обнимают. Присаживаюсь и глупо улыбаюсь им.
            - Ладно, пошли, сержант, – это Толик.
            Иду следом, на ходу оглядываясь, всё ли закончено.
*******
            Как ручейки после ливня, бегут по склону люди. Бойцы маленькими группками, огибая скальные уступы и промоины, стремятся вниз. Никак не могу посчитать, сколько их осталось. Под ногами камни, впереди снова эхо выстрелов, разрывов и смертельное: «Тииииииуууууу...» Но это не по нам. Это по остаткам колонны. Оборот для нее серьезный. Судя по ответным выстрелам – там не многие уцелели. Торопимся к ним
           Ударяем по духовским позициям сверху. Они нас не ждут и, увидев перевес, стараются уйти по перевалу за гребень хребта. Мы их не преследуем - знаем, там их ждёт десантура и вторая рота. Наша задача – колонна с беженцами. Спускаемся ниже и, надо же, из - за полуразбитой, выложенной ледниковыми камнями стенки выпрыгивает дух. Стреляет. Навскидку. В меня. Не успеваю даже испугаться. Очередь звенящим молотом ударяет в каску. Все, что успеваю - зажать каску-колокол руками и не вижу дальнейшего. Не вижу, как Серега с Виталиком снимают душару в упор. Не вижу, как бежит ко мне старлей Сережка Бесчастных. Жмурюсь изо всех сил, до одури зажимая гудящую голову руками поверх каски.
           Наконец приходит ощущение жизни. Расцепляю руки и глаза. Солнце слепит! Выпускаю воздух из сжавшихся легких. Дрожащими, ободранными пальцами долго расстегиваю упрямую пряжку каски. Меня трясет за плечи Бесчастных и что-то спрашивает. Снимаю долбаную каску, тупо смотрю на пулевые отметины на металле сквозь разодранный маскировочный материал. 
          - Глянь-ка, Серега, – очумело протягиваю каску орущему Сергею, - Раскололась…
          Командир перестает меня трясти. Снимает тяжелые ладони– лопаты с моих гудящих плеч. Берет в руки каску:
           - Везучий ты, Татарин! –, говорит он, усмехаясь. – Не перестаю удивляться. Надо - же… - Любуется змеящейся по куполу каски трещиной.
           Подходят ребята. Толик напяливает на меня сброшенный около камня броник и разгрузку.
           Стараюсь унять трясущиеся губы и руки.
           - Это очень много для меня сегодня, - шепчу про себя. - Очень много!
            Ребята затягивают на мне ремни.
            - Ладно, везунчик, пойдём, посмотрим, что тут у нас, – говорит Бесчастных.
            Вспоминаю, что я еще ко всему прочему и командир взвода. Идём с Серёгой мимо простреленных «Уралов».
           На отбойниках, в неглубоких ямах лежат окровавленные тела в изодранной взрывами и пулями форме. Кюветы завалены барахлом и бронежилетами. Неожиданно все это начинает шевелиться и, мягко подавшись, разваливаться над появившейся человеческой фигурой.   
           Подбегают бойцы, разбрасывают наваленные детские матрасики, броники, шмотье. Достают из завала плачущих женщин и детей. Они обнимают нас и плачут. Сергей отворачивается, прижимаясь лбом к изрешеченному борту машины.
           - Господи, хоть ради этого стоит жить, - слабо улыбаясь растянутыми губами, говорит он.
           Приваливаюсь к тому же борту гудящим затылком.
           - Навоевался? - спрашивает он.
           Я молчу.
           Он отходит и начинает командовать. Мимо меня проносят уцелевшего пулеметчика с разорванным животом и лейтенанта с обескровленным лицом, но живого и пытающегося что-то сказать Бесчастных.
           Ещё оглушенный и плохо ощущающий реальность, иду дальше на дрожащих ногах. Сережа Бесчастных, кричащий и лазающий зачем – то в кузова разбитых машин. Плачущая  женщина, запрокинувшая лицо в небо, обнимающая большими руками маленького щупленького солдата. Все воспринимается как разорванные картинки. Бойцы стаскивают оружие, трупы укладывают в линию.
          Присаживаюсь на корточки рядом с щуплым солдатом, отталкивая руки женщины, и пытаюсь нащупать пульс на шее. Пульс есть. Слабый, ниточкой бьющийся на тонкой шее. Он открывает невидящие меня глаза и шепчет. Наклоняюсь ниже и слышу:
           - Жить...
           Женские руки приподнимают его и ее губы касаются щеки раненого.
            - Мама…
            - Я здесь, сынок!
            Он закрывает глаза. Женщина качает его как маленького ребенка.  Всё. Пропал пульс. Ухожу.
            Сергей громко окликает меня:
            - Пойдем, Татарин, посмотрим, - машет рукой в сторону ближнего грузовика.
            Лезем в тентованный кузов. Среди разбросанных вещей видны сложенные мешки. Сергей достает нож и распарывает один. Взлетает облачко белой пыли. Сергей кончиком языка пробует лезвие ножа и глухо материться. Протягивает мне, но я отказываюсь, торопливо мотая головой. С меня хватит. Я и так знаю, что это. Сергей все так же глухо говорит мне:
            – Понимаешь, слишком аккуратно было раскурочены машины, - добавляя непечатное. Затем машет бойцам за спиной, – А ну, давайте все это в кучу.
            Получается неплохой холм из порошка, выброшенного из трёх «Камазов». Сергей подзывает огнеметчиков,  и они обливают холм горючкой, а затем дают залп. Столб огненно красного, с клубами черного смолянистого дыма, поднимается вверх. Мы стоим и смотрим в огонь.
           Подбегает радист, протягивая гарнитуру:
           - Товарищ старший лейтенант, вас.
           Серега прикладывает телефоны к уху и долго слушает. Потом поворачивается ко мне и говорит:
            – Сейчас прибудет вертолет. Приказ встретить и обеспечить работу.
           - Понятно. Встретим и обеспечим, - отзываю бойцов.
          Те уходят искать подходящую для посадки площадку.
           - Летит, товарищ лейтенант,  – боец тыкает пальцем на увеличивающуюся в прозрачно-сероголубом небе точку.
           Бойцы дают дымы по краям площадки. Вертолет прибивает дым к камням, разрывает и выбрасывает его прочь. Стоим и смотрим, как к нам, пригибаясь от вертолётного вихря, бегут трое.
           Первый – коренастый крепыш, остановился  около пылающего костра и ошалело уставился в пламя:
           - Да как вы! - потащил, было, пистолет из кобуры.
           Мы с Сергеем не шелохнулись, продолжая всматриваться в гудящее пламя. Бойцы вскинули автоматы. Словно очнувшись и не замечая взбешённого офицера, Сергей спросил:
           - Где вертушки для эвакуации?
           Радист, почему-то виновато, ответил
           – Передали - вертушки на подходе.
           - Сколько?
           - Две.
           - Две - мало! - решительным шагом направился к прилетевшему вертолету.
            - Лейтенант, я не понял! - крепыш попробовал схватить Сергея за руку.
             Тот с разворота ударил кулаком в лицо.
             Бойцы подбежали ближе, не теряя с линии стрельбы вновь прибывших. Разоружили, связали и посадили спина к спине.
             - Вы за это… - снова начал крепыш, шевеля распухшими губами.
            Но Сергей его не слышал. Поговорив с летчиком в открытую форточку, подбежал к нам и скомандовал:
            – На погрузку раненых и женщин с детьми.
            Грузим, грузим, отводим к вертолетам, подсаживаем. Места в обрез. Мы уйдем на броне, подошедшей снизу. Матери мечутся, дети в суматохе теряются, люди ищут документы, плачут, умоляют, пытаются протащить свой нехитрый скарб.
            Но вот и все, последняя вертушка, сверкнув в закатном солнце блистерами, оторвалась и ушла в небо, отстреливая тепловые ловушки–светлячки. Вот и все.
           Садимся на броню. Мимо проводят троицу. Крепыш цедит сквозь губы:
            – Ответишь, лейтенант!
            -  Да пошел ты! – лениво бросает Сергей и хлопает меня по плечу, – Давай, Татарин, на последней машине пойдешь.
           Я подхожу к своей БМП все еще держа в руках за ремень каску. Долго смотрю на трещину, потом размахиваюсь и  забрасываю ее подальше. Меня втаскивают на броню, к башне, на постеленный брезент. БМПшка сильно дергается и, выстреливая выхлопом, рвет с места.

(*) Пресловутое чувство предвидения – иногда называется шестым. На самом деле органов чувств у человека десять:
1. орган зрения;
2. орган слуха;
3. рецепторы осязания;
4. рецепторы обоняния;
5. рецепторы вкуса;
6. вестибулярный аппарат;
7. терморецепторы;
8. рецепторы мышечных напряжений;
9. рецепторы состояния внутренних органов.
Подробнее читай:
Шостак В. И. Природа наших ощущений. - М., 1983. - 127 с.
**АПС – Автоматический пистолет Стечкина
*** Урал – тяжелый армейский грузовик